ПАМЯТНАЯ КНИЖКА ХЕМНИЦЕРА.
I.
Из биографии Хемницера известно, что отец его выехал в Poccию из Саксонии, прослужил целый век свой в России, был хорошим врачем и отличался безкорыстием. Воспитанием сына он занимался, сколько позволяли ему средства; дал ему порядочное образование и хотел посвятить его также медицинскому поприщу. Но будущий баснописец почувствовал отвращение к анатомическим занятиям и поступил тринадцатилетним мальчиком в военную службу. Здесь пробыл Хемницер около двенадцати лет (1757—1769 г.) и сделал в этот период прусский поход. Но Хемницер не очень-то сочувствовал и военной службе, а потому перешел из поручиков в гиттенфервалтеры при Горном училище. В 1781 году вышел в отставку, с чином коллежскаго советника; через год потом поехал генеральным консулом в Смирну, где, ровно через полтора года, и умер.
Во время службы своей при горном училище, маркшейдер Хемницер ездил в Западную Европу.
„Памятная книжка" Хемницера об этом периоде его жизни; в ней помещены также поденныя отметки о последней его поездке в Смирну. Все это набросано в летучих заметках чрезвычайно коротко и местами неразборчиво; но так-как здесь определены дни и числа— когда и в какой местности был путешественник, и как явления внешней жизни писателя часто объясняют развитие его духа и его литературную деятельность, то книжка эта без сомнения может служить при составлении его полной биографии некоторым материалом, преимущественно для сравнения и поверки других источников.
Извлекаю из нея несколько подробностей, неизвестных еще до настоящей поры.
1.
Поездка в Германию, Голландию и Францию.
Приехал в Париж Хемницер 19 февраля 1777 года. Иван Иванович Шувалов, котораго русская история никогда не забудет, как покровителя наук и художеств, был тогда в Париже. При содействии, конечно, его, и других русских вельмож, живших тогда во Франции, а главное, благодаря Соймонову, с которым Хемницер ездил за границу, Иван Иванович имел доступ во Bсе достопримечателъныя места Франции, во все тамошние дворцы столичные и загородные. Видел королевское семейство во дворце, в Версале, видел там королевский ужинный стол, который каждое воскресенье был открытым. Французский король носил тогда траур по португальском короле; траур был фиолетоваго цвета. Хемницер разсказывает, что король „во всякой раз приходя в церковь придворную, встречаем трубами и литаврами, что служит возвещением его прихода!" В Версале и в Париже Иван Иванович осматривал городския церкви, и потом — опять в Версале — иностранную коллегию, богатую портретами современных европейских государей; видел собрание медалей в Луврском кабинете; посетил картинныя галлереи: люксамбургскую, где была Рубенсова галлерея, изображавшая историю Генриха IV, и богатую палерояльскую, принадлежавшую герцогу Орлеанскому, в которой между прочим были: снятие со креста Рафаэля, картины Каррачи и четырнадцать приключений Энея; осматривал картины в доме принца Конти; был в королевском ботаническом саду:—в нем, говорит Хемницер, сделан был павильйон, „с высоты котораго видели большую часть Парижа. В сем самом саду кабинет натуральной истории королевский, в коем по комнатам расположены все царства природы". Был в саду герцога де-Шартра, обильном руинами: египетскими, греческими, римскими—храмами, пирамидами, гротами; в подземном саду madame de Brunoi, „с павильйоном, который при полях Елисейских"; ездил в замок фаворитки Лудовика XV—Дюбарри—в Люсьен, и восхищался единственным по вкусу и по обстановке павильйоном, который она там построила и от котораго приходили в восторг французы и иностранцы. „По смерти Лудовика XV, разсказывает Хемницер, парламент взял-было в казну этот домик, полагая, что он строен был королевскими деньгами, но нынешний король (Лудовик XVI) возвратил ей его опять назад". Хемницер был на смотру королевских войск гвардии и швейцарцев, где был тогда и римский император. Был в зверинце, на скачках, в концертах, где слышал, между прочим, Stabat mater Перголезе; был в театрах—в Париже и в Версале.
В памятной книжке его записано 28 февраля 1777 года, когда он видел представлете Танкреда, в котором, по словам биографа Хемницера, знаменитый Лекен так поразил нашего разсеяннаго „небеснаго Ивана", как называли его друзья, — своей игрою, что он, забывшись, приподнялся с места и стал кланяться великому артисту, чем, конечно, произвел всеобщий хохот в партере. И в записной книжке есть перечень тех пьес, какия он видел в бытность свою в Париже и Версале. Иван Иванович не забыл посетить также королевскую библиотеку, где хранились между прочим и русския книги. Был в Сорбонне, где при осмотре статуи Ришелье ему повторили известную всякому русскому сказку, будто Петр Великий, посещавший Париж в 1718 году, обнял ее и сказал: „О, великий муж! для чего ты жил не в мой век? я бы тебе отдал половину моего государства—управлять им, чтоб мне научиться владеть другою". Хемницер, как русский, видимо смягчил эти слова, а то обыкновенно разсказывали в Париже еще круглее и щедрее, будто Петр сказал: „я бы дал тебе одну половину моего царства (т. -е. навсегда), чтоб ты научил меня—как управлять другою". Что наш Петр готов был учиться везде, во всем и у всех—в этом нет никакого сомнения, но только никак не за такую дорогую плату! Мы помним ту скромную цену, какую он давал сардамским плотникам за выучку корабельному мастерству; мы знаем, как отрицался он от права распоряжаться царством, хотя бы от этого зависела жизнь его, бывши в самых опасных обстоятельствах при Пруте.
заведение.
Был в мастерской знаменитаго Грёза и разсказывает—какия тогда картины он готовил. Осматривал в Версале машину Ренкена, доставлявшую воду тамошним фонтанам. По показанию Хемницера, машина была отстроена 105 лет назад, и Иван Иванович передает при этом одну из тех легенд, которыя обыкновенно в средних веках распускались современниками, когда какое-нибудь чудо искусства особенно поражало их: Peнкену, который похвалялся построить другую еще лучшую машину в подобном роде, из боязни и зависти, чтоб он этого не исполнил где-нибудь в другом месте, выкололи глаза. Хемницер был также—вот собственныя его слова: „в Севе (Севре?) на фарфоровой королевской фабрике, которая по ту сторону St. Cloud, возле самого его: ехав туда шли через парк St. Cloud, где видели каскаду пущенную. В фабрике работников пятьсот человек: фабрика, не могши сама себя содержать, получает от короля ежегодно сто тысяч франков добавки".
11-го мая 1777 года Хемницер выехал из Парижа. В Лейдене, в кабинете Ботаническаго сада, заметил модель коломенскаго дворца, в котором родился Петръ I; модель была сделана верно, из маленьких брусков, с волоковыми окнами. Осматривал аудиторию профессора Аллемана и в ней „огненную" машину для поднятия воды посредством пара; в другом месте об этой машине он говорит так: „Были смотреть машину новаго изобретения, огненную, служащую для подымания воды, которая не имеет поршней, а основана на теории о давлении воздуха над водою и угнании ея вверх, как скоро воздух теплотою разжижен будет в том сосуде, в котором она вверх подыматься должна". Осматривал у разных профессоров натуральные кабинеты, машины; присутствовал при опытах. Иван Иванович ездил с Писаревым нарочно в Гарлем, в тамошнюю церковь, слушать устроенные Миллером знаменитые органы; видел здесь модель голландскаго корабля, взявшаго Амиету, и испанское ядро, „влепившееся" в стену. С Львовым ходил пешком в Гаагу, на смотр голландской гвардии и швейцарцев; гвардией командовал—принц Оранский, а швейцарцами—принц Брауншвейгский. Оттуда ездил в Амстердаму где осматривал воспитательный дом (дом найденышей) на 1200 мальчиков и девочек и замечает, что „они содержаны умеренно и не столько щедро, как у нас. Строение простое. Они там остаются до 22 лет u при выпуске получают по два раза—по 25 гульденов. Учиться могут всему вне дома у мастеровых и у художников, коим дом платит: запрещено только учиться кузнечному и слесарному во время их пребывания в воспитательном доме". Потом в Амстердаме осматривал великолепный дом городской Ратуши, построенный из белаго песчанаго камня, обложенный внутри белым же мрамором, украшенный тончайшею резьбой и картинами знаменитых голландских мастеров: Ван-Дика, Рембранда и др. Картины огромной величины,—иныя занимали целыя стены. Хемницер заметил между прочим Моисея, дающаго закон народу. Потом. в „Амстердамском" море Хемницер поглядел на лес мачт военнаго и купеческаго флота. В Ез-ла-Шапели (в Аахене) посетил соборную церковь, видел там христианския драгоценности: гвоздь с креста Спасителя, цепи апостола Петра и историческия достопримечательности: череп Карла Великаго, его престол, меч и пр. В Кёльне осматривал знаменитый собор, проехал Лимбург, Кобленц, Франкфурт-на-Майне, и 9-го октября 1777 г. возвратился в Петербург.
2.
Поездка в Смирну.
Назначенный в 1782 году генеральным консулом в Смирну, Хемницер выехал из Петербурга в ночь с 6-го на 7-е июня; ехал на Москву, Серпухов, Тулу, Курск, Сорочинцы, заезжал в село Обуховку к Капнисту, оттуда на Кременчуг в Херсон. В Москве Хемницер останавливался в доме М. Ф. Соймонова и выехал из Москвы 18-го июня. У Петра Васильевича Капниста, в Обуховке, он прожил несколько дней и выехал на другой день Петра и Павла; в Херсон приехал 5-го июля. Существованию Херсона не было тогда еще и трех лет. В это время, по словам Хемницера, Херсон с крепостью и предместьями раскинут был уже вдоль Днепра верст на семь, имел много кирпичных и белаго тесаннаго камня домов и магазинов. На стапеле стояло шесть готовых линейных кораблей; несколько фрегатов красовались уже на воде. За год перед тем, спущен первый выстроенный здесь корабль „Борисфен"; он принадлежал Фалееву, был однакож военный, но так-как нашим военным кораблям по трактату с турками не позволялось проходить через Босфор, то он пущен был под именем купеческаго и доходил до Марсели. Корабельный лес привозили сюда: дубовый—из Польши, сосновый— из Брянска. Хемницер заметил в Херсоне много садов; он говорит, что тогда разводили и виноград, который, казалось ему, хорошо принимался; находил, что карантинный дом здесь хорошо расположен. Хемницер гостил у Ивана Абрамовича Ганнибала, строителя города, на даче его Белозерки, в 15 верстах от Херсона; дача очень понравилась Хемницеру по местоположению. Здесь видел он устроенную Ганнибалом „машину водяную для поливания сада, весьма хорошей выдумки. Воду подымают в бассейн насосами, а оттуда уже пускают ее в каменные жолобы, наружи вдоль кварталов сада расположенные, из коих вода, будучи в боковые в них проверченныя скважины в сад пущена, понимает кварталы сада".
—это слобода в 35 верстах от Херсона; на яхте был командиром капитан-лейтенант Яков Иванович Лавров. 23-го июля, в 9 часов утра, яхта снялась с якоря; ветры были часто противные, так что Хемницер прибыл в Буюк-дере только 14-го августа.
„Предместье цареградское Буюк-дире, пишет Хемницер, место, где летом все министры иностранные в загородных дачах живут. Здесь должно о канале, соединяющем Чорное море с Мраморным и Мраморное с Средиземным, упомянуть, как о вещи, которую природа действительно для удивления и поражения произвела: величественнее сего вида, какой канал сей имеет, едва ли где на земном шаре найти можно. Подъезжая морем верст за сто начинают уже показываться страшныя те возвышения и горы, с обеих сторон его вмещающия. Чем ближе, тем явственнее открываясь, встретятся во-первых, крепости—сии так-называемыя Дарданеллы, на устье канала с обеих сторон построенныя с их маяками. Потом, въезжая уже в самый канал по обеим сторонам, при встрече новых крепостей (коих всего шесть до Буюк-дире) и каждая иначе построена (надобно знать, что на турецкую стать, каковы например старинныя русския или готическия крепости бывали, то-есть, каменныя стены, выведенныя вверх по горе амфитеатром, в два и в три яруса пушки, коих лафеты совершенно с их пушками неподвижные)—представляются вдоль всего канала, который идет коленами, от колена до другого версты по две, по три, и больше, и меньше, увеселительные домы с целыми селениями и садами по досягающим почти до облаков возвышениям, ниже и выше по них разсеянным. При каждом повороте канала сцена вообще переменяется и все величественнее становится. Горы, из-за гор видимыя, больше и меньше ясны за воздухом, по мере большей или меньшей отдаленности, кажутся безпрерывно продолжающимися. Словом, кажется, что природа в разсуждении величественнаго и разнообразием поражающего вида, все свои силы истощила на cиe место. Сады, по чрезвычайной величине кедровых, а особливо кипарисных дерев и даже лавровых, кажется, существовашем своим напоминают о первоначальных времянах миросоздания. Широта канала при устье с черноморской стороны около четырех верст, а. потом далее 1/3, 1/2 версты и около; глубина на середине в 40, 50 и 60 сажен. Принадлежащий дом и сад российскому министру превосходит всех протчих огромностию и великолепием; листа под садом и домом считается 52,700 квадратных пиков, а в каждом полагается 1 с 1/4 аршин. Сад весь и сей простирается по возвышениям, делая разные по всем высотам повороты, или, лучше сказать, амфитеатром расположен; каждый уступ поддерживается каменным контрафорсом. В сем-то саду, в одном месте, четырнадцать вместе выросших лавр, которые около корня обложены кругом каменною лавочкою, величины такой, что на строевой лес годны быть могли бы, если бы кто Геростратов поступок повторить хотел. Мне кажется что российским словом Царь-град все сказано, что только сказать о таком месте можно: но, по нынешнему строению и образу жизни людей, можно справедливее сказать Царь-место".
Хемницер ездил из Буюк-дере с секретарем посольства, Иваном Ивановичем Севериным, и итальянцем, ювелиром Виченци, на лодке в Царьград. В это время был рамазан. (Об этом было его письмо Николаю Александровичу Львову). Ездил верхом с Севериным и одним английским купцом в деревню Пиргос (в двадцати верстах от Буюк-дире), чтоб видеть там, пишет он: „Римлянами при царе Юстиниане построенные водоводы... сии водоводы отменны от прочих, коих около Пиргоса еще больше и пространнее сего, так, что арков до шестидесяти имеют, однако в один только ряд, а римские и в три ряда: к тому же в римских ходить можно помощию лестниц, внутри из одного ряда сводов в другой провождающих; а в других нет. Водоводы сии существованием своим, почти невероятным, одолжены римскому имени, ибо их с тех пор почти не починивали. Вода, по верху их текущая и капающая по стенам, и между камней по сводам пробивающаяся, составила во многих местах целыя глыбы stalactita или капельника".
Он записал, что и министры константинопольские были у него с визитом, но записал это не из тщеславия, а „чтоб отписать в коллегию": вероятно, это требовалось по службе.
В день выезда из Буюк-дере, 9 сентября, у султана родился сын, и была по этому случаю пальба.
„к предпоследним" Дарданеллам, где и остановились, „потому что надлежало дождаться осмотру от турок, которые на другой день утром приехали". У Хемницера есть анекдот о турецких таможенных чиновниках. „Когда, по последнему коммерческому трактату, отменили двойную пошлину, то турки пришед таможенные с объявлением о том изъяснялись так: „нам дано повеленье—что кто хочет из русских платить пошлину, платит а кто не хочет—не платит, стыдясь по гордости своей сказать что они такого рода уступку русским сделать согласиться должны были".
Под влиянием исторических воспоминаний, под влияньем поэзии Гомера, Хемницер с душевным волнением проехал мимо того места, где была „Царственная Троя", хотя ни малейших остатков ея давно уже не было, а стояли какия-то две-три башни, часть стены и ворота, но гораздо позднейшей постройки.
Наблюдательный Хемницер заметил, что „вода морская в Чорном море, в канале Цареградском, да еще и в Белом море бирюзоваго цвета, а вышед из Белаго моря—лазуреваго".
20 сентября 1782 года Хемницер приехал в Смирну.
3.
В числе заметок о путешествии по Европе и о поездке в Смирну, в памятной книжке Хемницера есть отдел под названием: „Коммиссии и исполнения". Что занимало Ивана Ивановича в то время? В книжке, между прочим, записано: „Справиться в Смирне о Некрасовцах и Балдунских казаках, бывших в Крыму при Петре I и в последнюю войну ушедших и поселившихся в Анатолии; и отписать в коллегию; устроить дело о паспортах для лиц, прибывающих к нам на кораблях, чтоб обезопасить Россию от внесения чумы; дать знать, что русским выгоднее торговать через Чорное море пенькою, нежели канатами; надо надоумить, чтоб наши купцы оговаривали в контрактах, на какие фунты идет у них продажа или покупка — на смирнские или цареградские, так как между ними разница в весе; собирать в Смирне разное анатолийское дерево, лавы, мраморы, кораллы, узнать в Смирне—„почему куда фрахтовых денег берут и дать знать министру цареградскому". Кроме анекдота об отмене двойной пошлины, есть в памятной книжке еще два турецких анекдота, которые не потеряли свою цену и в наше время; есть нисколько мелких стихов, преимущественно двустиший, и собственных его, и его приятелей; есть разные наброски, заметки, рецепты, счеты, адресы чернилами и карандашем по-русски, а также несколько по-французски и по-немецки.
Анекдот озаглавлен Иваном Ивановичем: „Благородная отвага россиянина".
„Одному Рос. купцу, именем Михайлову, случилось быть в Крыму с товарами и с ним несколько товарищей во время хана, предместника Шагин Гирея. Случилось быть ему на берегу, когда крымцы пушки, в Крым привезенныя, выгружали; должно знать, что уже война последовавшая близка была. Хан, будучи на берегу же, говорил русскому нашему купцу: „вот это все вам гостинцы посылать готовятся, которые дадут вам знать"! Купец, ничего не отвечая, начал пушки мерить пяденью. Хан спросил его: „на что ты пушки меришь"?—„На то, чтоб узнать—улягутся ли оне на наши сани, когда их нам к себе отвезти доведется". Хан выбраня его оплевывался".
Вот одно из анакреонтических двустиший Хемницера:
«Ты розу мне в залог любви своей дала,
».
Вот одно из стихотворений, обращенное к нему и написанное, судя по женской форме глагола, дамой. Оно озаглавлено Хемницером в его книжке так: „Эпиграмма в Вестнике на месяц ноябрь 1779 года".
По языку и мыслямъ я узнала,
Кто басни новыя и сказки сочинял,
Их истина располагала,
(Хемницер) написал (1).
Вот один из набросков; он писан по-французски и, может статься, есть только выписка из какого-нибудь другого автора, но он характеристичен по применению к нашему писателю.
„Я не страшусь врагов, которые могут мне вредить, отнимая мою собственность, или лишая меня счастия, котораго я не ищу. Следовательно, я не имею ничего, чем бы они могли воспользоваться. Что ж касается до моего поведения, то оно таково, что не страшится законов".
Вот любопытные зародыши эпиграмм на Хераскова и Петрова
„Ну, что Херасков, ты шумишь, что я про дурныя твои сочинения то и то сказал; да ты спасибо мне скажи, что я о том, да о том промолчал, что я не вывел наружу в них то и то... Когда не перестанешь ты меня бранить, не перестану я то и то о сочинениях твоих говорить, и скажу то и то... Итак, совет благой мой тот, чтоб ты молчал, когда не хочешь ты, чтоб все я разсказал".
„2) Как можно ему ладить с Петровым! Он старается как можно вразумительно для каждаго писать, а Петров старается как можно больше, чтоб его никто не разумел".
4.
Вот неразвитыя семена нескольких басен в прозе:
1) „Когда мухи досаждают, то, чтоб от них отбиться, лучшее средство — поставить им пищу, и они тебя покинут и обратятся все на поставленное для них лакомство".
2) Басня: „Опасно в секрете с кем-нибудь быть".
„Закон — ничто без исполненья".
4) „Человек желал богатства, судьба ему дать ево хотела; наехал он гору золотой руды; но будучи невежда, счел ее за простой камень и проехал мимо, а ропот на судьбу все продолжает. Судьба ему сказала:
«Будь тем доволен, что имеешь, Ты быть счастливым не умеешь».
К последней басне Хемницер сделал такую отметку: „эту басню отнести к той, что невежда в саду от невежества вырвал траву хорошую вместо дурной".
Есть и еще нисколько таких басен вчерне, прозой, но уже перечеркнутых, так как оне воплощены были потом в стихи.
„Зеленый осел". Хемницер хотел, но как видно не осуществил это, поставить в начале басни следующие стихи:
«Иной шутя дурачество заводит
И дураков прямых наружу тем выводит».
Имеются тут и два другие стиха, как вариант в том же смысле.
Кроме памятной книжки Хемницера, я имею особо двенадцать его басен; все оне переписаны собственной его рукой; из них составилась тетрадка, в восьмую долю листа. Bсe эти басни, как читатель уже заметил очень отличаются от того, что с именем Хемницера явилось после его смерти и в течении почти столетия принималось и заучивалось под его именем. Къ сожалению, водяного клейма с обозначением года, на бумаге нет. Bсe эти басни и сказки приведены выше. (См. стр. 583 — 594).
Вместо веселаго, безпечнаго лица, каким представлен Хемницер в университетском и академических портретах,—в портрете, писанном Лампи, он является тем застенчивым, тем задумчивым и симпатичным Хемницером, каким представляется он в своих произведениях и биoграфии. Глядя на этот портрет, чувствуешь, что только при этих меланхолических чертах возможны были те забавные анекдоты, которые разсказывали про его разсеянность его современники. Раз, например, обедая в большом обществе, он за первым блюдом услыхал какой-то замечательный разсказ; разсказ так его поразил, что он под конец обеда, позабыв, где его слышал, стал опять разсказывать только что сообщенное происшествие как новость. Это, конечно, возбудило в присутствующих большой смех. Хемницер до того этим смущается, что вскакивает из-за стола и бежит вон. Но тут — новая разсеянность! убегая, он схватывает вместо платка салфетку и прячет в карман. „Куда вы? кричат ему в след, и зачем вы чужую салфетку уносите?" Это останавливает беглеца, он запускает руку в карман и действительно вынимает салфетку. В первую минуту он приходит в ужас: его мнительности представляется, что его сочтут за вора. Но кругом всеобщий, добродушный хохот приводит его в сознание—и он наконец смеется сам над собой. Портрет Лампи представляет Хемницера, сколько помнится, моложе того, каким он писан в других известных портретах, и в костюме, хотя также оффициальном, но другого цвета и покроя. Кроткая душа Хемницера так и светится в его детски-добрых глазах на портрете, а что он был добр и обладал сердечной мягкостью—это заметно даже из эпиграмм, которыя он готовил на Хераскова и Петрова, о чем я уже говорил. Видимо, он набросал их под влеянием неудовольствия; эти наброски, само-собой, на первых порах не были доступны ни для чьего посторонняго глаза, стало быть Хемницер мог бы излить здесь свои чувства не воздерживаясь, и однакож он ни одним оскорбительным эпитетом не обозвал своих противников, ни одним жостким словом не укоряет их, и вероятней всего, что эпиграммы эти так и не увидели света Божьяго.
Примечание:
эпиграмма написана Марьей Алексеевной Львовой, которой басни были посвящены. Она напечатана в С. -Петербургском Вестнике 1779 г. (ч. IV, стр. 360). Я. Г.