Дивятся все тому и все не понимают
Те, кои о делах судейских рассуждают,
Зачем и отчего в судах порядка нет
И что беспутно всё в судилищах течет.
Не знаю, так ли я о этом рассуждаю,
Но вот причиной я сему что полагаю.
Скажите, можно ли добра там ожидать,
Где на беспутствах всё пекутся основать?
Когда судья иль плут, или невежа сущий
И тем или другим к несчастью вас ведущий,
Когда такой судья судити посажен
И быть хранителем законов наречен,
Так можно ли в суде тут ждать чего другого,
Окроме только то, что вздумать льзя дурного?
Когда невежею он только будет врать
И в свете нет чего, он станет утверждать;
Когда, не знав местам земли он положенье,
Противу истины взнесет он в возраженье
И станет утверждать своею простотой:
́нрог в Франции, а Пе́кин под Москвой;
Когда на картах лес он мушками считает
Иль ручейком реку, речищу называет;
Земной наш, скажет, шар не в воздухе висит,
А на хребтах китов недвижимо лежит;
Что от Москвы в Казань Архангельск по дороге,
Нет в пушке разности и нет в единороге,
Или, по глупости своей сплетая бред,
Искусство горное кузнечеством зовет;
С подьячим заодно ученого считает,
Затем что грамоте и тот и тот ведь знает;
Иль если сталась речь о язве моровой,
Не знав естественной причины никакой,
Вскричит он: «Что за зверь та язва моровая,
Метляк или сверчок, иль тварь кака иная?»
Иль, быв определен театром управлять,
Не зная, инструмент который как назвать,
Фагот дудой, кларнет пискулькой называет,
А коль анзацу нет, купити посылает;
Дает дуде большой — большой в год и оклад,
Счастлив, кто на дуде большой играть умеет,
Хотя игры его никто не разумеет!
Не должно ль хохотать преглупым толь судьям,
И льзя ль вверять дела судить таким вралям?
Вот отчего дела текут толь коловратно,
Теперь, я думаю, довольно всем понятно.
Вот отчего в судах судьею секретарь,
Затем что президент — незнающая тварь
И скудоумием своим всё одобряет,
Что́ секретарь его ему ни представляет.
Он только затвердил, чтоб хорошо сказать
И имя бы свое кое́-как подмарать.
А секретарь решит и делает что хочет,
А и́стец по суду век целый свой хлопочет.
Глупо́го я судьи пример здесь описал,
И должно, чтоб теперь я и о том сказал,
Который плутовством своим суд оскверняет
И бич народный в нем собою составляет.
О, тьма злодейств! О, тьма неизреченных бед,
Что́ от глупца в суде по глупости страдает,
То здесь по плутовству от плута погибает.
Там хоть подьячие и секретарь дерут,
А здесь судья и с ним все писчики берут,
И до последнего с судьею все воруют,
И даже сторожа и те с судьей плутуют.
Зайди в такой приказ: во фрунте все стоят
И с челобитчиков лишь взятки драть глядят;
И посторонние, которые случатся,
Так и у тех просить на водку не стыдятся;
Не смеешь ведь в карман и за платком сходить,—
Уж думают тотча́с на водку получить;
Как звери алчные, поводят все глазами,
Обстав кругом тебя с готовыми руками,
И, словом, не на суд сей суд — на торг похож.
Кто был в таких судах, конечно, скажет то ж.
Здесь скажут: неужли́ ж правленье в то не входит
И поношенье, стыд и срам сей не отводит?
И неужель судья, мошенник быв такой,
Правительству за всем везде не угоняться,
Не станет и его всегда тем заниматься.
А сверх того уже указам нет числа,
Где лихоимственны заказаны дела,
И многи у столба и так уже стояли,
Чтоб взятки гнусные с людей брать перестали;
Но, видно, ну́жды нет и у столба стоять,
Коль продолжают все поныне взятки брать.
А сверх того судья правленья не боится,
А хоть боится он, так вот судья чем льстится:
«Не скоро-де меня правленье обличит
И в взыскиваемой неправде обвинит»,
Все зная плутни скрыть свои с своим приче́том,
Чтобы не быть за них в улике под ответом
И места своего чтобы не потерять,
А с ним своих бы всех доходов не отстать.
А если да грехом с ним это и случится,
Что в плутнях по делам своим он обличится
И на него донос какой да подадут, —
Что правым по суду, конечно, он найдется,
А тот, кто доносил, в беду сам попадется.
Когда ж никак его не можно оправдить
И истину вины его никак затмить,
И хитрости его судящих все напрасны,
И доказательства вины его уж ясны, —
Так много, что его от места отрешат,
А он, накравшися, тому еще и рад
И мыслит: «Пусть другой на месте сем хоть будет,
А у меня что есть, в кармане не убудет.
Не будет мне зачем впредь более тужить;
Довольно, уж пора и про себя пожить;
Пора мне по трудах к покою приютиться.
Мне, слава богу, есть теперь чем прокормиться».
А слава богу-то что значит у него?
Ведь не иное что, как воровство его,
Чем так искусно он умел обогащаться
И, плутом первым быв, честнейшим называться
И даже говорить, что пользы сделал он
Да только он один про тот прибыток знает,
А более никто, хоть как он ни считает.
Я из числа судей такого сам знавал,
Кой, вором первым быв, ворами всех считал;
Кой, если строить что казенного случится,
Украсть с подрядчиком он первый согласится.
Что строить было год, — он строит десять лет,
А деньги в рост меж тем казенны отдает.
«Изрядно, — скажут мне, — сатирствовать ведь можно,
Однако доказать, что прямо вор он, должно».
И верно докажу, и всякий скажет то ж,
Что я не клевещу и что взношу не ложь.
Не вор ли он, когда с пятнадцатью душами
Он службу стал служить, а кончил с пятьюстами?
Сочтите, сколько он брал жалованья в год,
Что он не пил, не ел и не держал в расход,
А отдавал на рост, и рост сей умножая
И все рекамбии на рост сей прилагая,
И тут возможности никак не может быть,
Да тысяч сто иметь еще рублей лежачих,
Не ассигнациев — червонцев всё ходячих.
Да чуть было еще я то и позабыл,
Что скажут: «Ведь-де он за службу получил
Всё, что имеет он достатку, в награжденье».
Великое мне здесь встречается сомненье:
Награждену когда за службу быть хотеть,
Потребно, чтоб друзей предстателей иметь,
А он не мог ни с кем в согласии ужиться,
С кем ни сойдется он, со всяким побранится.
Иных же он затем друзьями не имел,
Что с ними в воровстве делиться не хотел.
Других опять за то имел себе врагами,
Что вешать всех хотел, зовя их всех ворами;
Еще иных за то ругал и поносил,
Что в лентах те, а он один без ленты был.
Да полно, слов его всех описать не станет,
А он от воровства и плутней не отстанет:
Вор прежде воровал и после будет красть,—
Сатирствуй на него, его тем не исправишь
И на хороший путь с худого не направишь.
Хоть сколько про него ни станешь говорить,
Он будет всё-таки по-своему творить.
Оставим мы судью мошенника и злого,
А скажем что-нибудь еще и про такого,
Который с знанием и с честною душей —
Без пользы тож в суде от лености своей.
При эдаком судье секретари — большими,
И все дела в суде лишь делаются ими.
Секретарю лишь тут старайся быть знаком
И знай его один, а не судейский дом, —
Ты всё получишь то, что получить ты хочешь,
О месте ль ты каком, о чине ли хлопочешь,
Иль в тяжбе ли какой находишься ты с кем,
Желание твое исполнится во всем.
Я сам свидетель был, как некто добивался,
Чтоб места получить, и к судие таскался;
Но тщетно тот судью о месте сем просил.
— и место получил,
И только снес ему часы он золотые,
Но с репетицией часы, а не простые.
Он триста за часы рублей лишь только дал,
А сам в год тысячу по месту брать он стал,
И так во всех судах тьма злоупотребленья,
Где чести нет в судьях, ума или раченья.
Теперь пора бы мне сатиру и скончать;
Но нет, нельзя никак того мне миновать,
Чтобы про двух судей еще не рассказати
И новой странности пример в них показати.
Хоть скучу, может быть, читателям моим,
Но в грех сочту, чтобы не описать их им.
В одном изображу такую им картину,
Котора глупостью всю превзошла скотину.
Не знаю, может, кто и сам знавал его,—
Довольно правду ту все знали про него.
Судья мой, коего я здесь изображаю,
Которого я сам в глаза хотя не знаю,
Не и́нако дела судейские решил
Как тем, что ежели да дело чье неясно
Или вину кладут на правого напрасно,
То под какую мысль судьи да кто чихнет,
Та справедлива мысль и в ней сомненья нет,
И дело иначе никак уж не решится,
Вся дела истина чиханьем утвердится.
Счастлив тот будет иск, коль и́стец в час чихнет,
Который с кем-нибудь спор в тысячах ведет.
Теперь бессовестный судья еще остался,
Который ежели в судьи куды попался,
То в том суде добра всех меньше жди себе,
А портить все дела лишь будет он тебе;
Хоть все судьи тебе на пользу согласятся,
Бессовестный судья как станет противляться,
Один против тебя и всех судей пойдет,
Хотя на целый год глупцом он прослывет,
Как голос от себя ему подать прикажут,
И глупость голосом его ж ему докажут,
И наконец его принудят подписать,
Иль можно ли еще в судах порядку быть,
Коль меж собой судей не можно согласить?
Бессовестный судья один испортит дело,
Которое конец счастливый уж имело;
Бессовестной души в угодность лишь своей
Пойдет противу прав и против всех судей,
Оспоривать начнет чего уж все решили
И но законам быть подпиской утвердили,
А он один из них не хочет подписать,
Не могши оному причины показать.
Велят ему о том по форме отозваться —
Он вздумает больным на случай тот сказаться,
А дело между тем всё окончанья ждет,
Хоть и́стец, чье оно, меж тем и в гроб пойдет.
И глупость в поданном он голосе узнавши,
Свой голос написав, опомнясь, скажет так:
«Отдайте голос мне, пусть на год я дурак».
Или судьи его к подписке той обяжут
Я б тьму еще судей худых мог описать,
Но нет возможности их всех пересчитать.
И без того про них, где только ни сойдутся,
Беседы ими лишь одними все займутся.
Но, кажется, ничто трону́ть не может их.
Сатиры ж пишутся как будто для забавы,
А не затем, чтобы исправить ими нравы.
Примечание:
— изд Грота, стр. 335. Печ. по автографу. В первоначальном варианте между ст. 6 и 7 следуют еще 4 стиха:
—196 в публикации Грота исключены. В черновиках Хемницера сохранилось несколько набросков, по-видимому связанных с замыслом Сатиры I:
<1>. «В сат<иру> о судьях. Как ты советуешь мне в судьи идти? Кстати ли? Ну что, куды я гожусь? Я сам ничего не разумею, а если достанется с невежами сидеть, которые станут утверждать своею простотой...» (Далее, вероятно, должен был следовать фрагмент о невежественном судье — см. ст. 20 и след.)
<2>. «На судей:
<3>. «В сатиру на худых судей:
Единорог — старинное артиллерийское орудие типа гаубицы.
Метляк — мотылек.
Анзац — настройка голоса или инструментов перед исполнением музыкального произведения в соответствии с резонансом помещения.
и т. д. Екатерина II неоднократно издавала указы о запрещении взяток.
И многи у столба и так уже стояли — т. е. были выставлены к позорному столбу (мера наказания).
Рекамбии — пеня с условными процентами за неуплату опротестованного векселя.
Не ассигнациев — червонцев все ходячих. Ассигнации — бумажные денежные знаки, введенные в обращение в 1769 г. и вначале равнявшиеся по стоимости звонкой монете; вскоре, в связи с увеличенным выпуском ассигнаций, курс их упал: один рубль серебром стал равен 31/2 руб. ассигнациями.
С репетицией часы — часы с боем, который вызывается нажатием пружины.
Счастлив тот будет иск, коль истец в час чихнет — т. е. чихнет вовремя, кстати.